Леонид Наумович Юровский . Статьи

В первый день республики

3-е сентября 1917 года, или, по иному летоисчислению, еще формально не установленному, первый день первого года Российской республики. Осеннее солнце ласково светит над Петроградом, Невский проспект приветливее, чем в прошедшие дни, набережные Невы неподражаемо прекрасны, и холодно стоят на своих местах памятники императорской России. Может быть, совещаются в Зимнем Дворце. Наверное, совещаются в Смольном институте. Но Петрограду все равно. Провозглашение республики не вызвало ни радости, ни надежд.

Ибо с тех пор, как в первых числах марта подписаны были два акта об отречении, мы никогда еще не стояли так далеко от республиканского образа правления, как в день, когда временное правительство нового состава провозгласило Российскую республику. Слабость, а не сила, беспомощность, а не уверенность, звучат в тех словах, которыми «правительство пяти» объявляет свое решение, опираясь на смысл аплодисментов, раздавшихся в московском государственном совещании во время речи Кропоткина.  

Республика есть ценное политическое благо, которое надо уметь завоевать и укрепить. В начале марта перед нами открыты были все возможности. Из революции при сколько-нибудь благоприятном ее течении должен был вырасти республиканский режим.  Но мы свою революцию превратили в смуту, свою свободу превратили в разнузданность, свое государство – в растерзанный, расшатанный, голодный агломерат самоуправляющихся классов, городов, национальностей и провинций и свою армию на фронте превратили в свой несмываемый позор. И когда мы все это сделали, когда глубокая пропасть разделила общественные классы, когда гражданская война, давно уже вспыхивавшая то здесь, то там, превратилась в огромное и страшное пламя, когда нам пришлось завоевывать свою же ставку и волна самосудов снова прошла по армии и флоту, вновь деморализуя их – тогда, сохранив на это раз власть в руках временного правительства, мы стали, очевидно, думать, что за шесть месяцев Россия окрепла, порядок утвержден, народ созрел и великую государственность нашу надо окончательно оформить. И власть, у которой не было даже возможности создать правительство, решила создать республику в России.

Наши политически методы безусловно странны. Мы провозглашаем мир без аннексий накануне бегства перед противником. Мы объявляем республику в момент величайшего развала, в котором лишь ослепленные могут видеть показатель наличности революционных сил. Но, каковы бы ни были наши методы, мы провозгласили республику. Как же мы будем защищать ее теперь?

По-видимому, так же успешно и мудро, как мы защищали идею мира народов, объявленную нами в марте после государственного переворота. Большевики были наиболее горячими приверженцами мира, любовь их к миру доходила до самозабвения, и что несколько хуже, до забвения своей страны; поэтому мы стали защищать идею мира большевистскими методами. Окопы мы позволили наводнить «Правдой», а люди из окопов пошли: одни брататься с неприятелем; другие к себе домой. Несколько смельчаков Керенский повел вперед, и это останется его нравственной заслугой перед Россией, чтобы не случилось. А затем, когда войско, как войско перестало существовать, мы укрепили идею мира бегством на полтораста верст и осудили человечество на лишний год войны. 

Казалось бы, мы могли из опыта узнать, во что превращает идею передача ее в большевистские руки. Мы учимся плохо, мы крепки лишь задним умом. И как бывший монарх, заточенный в Тобольске, так и нынешний самый свободный большевик и все иже с ним не способны усвоить ни один исторический урок.

При худых или хороших  ауспициях, но мы провозгласили республику. Защиту ее мы готовы, по-видимому, отдать в большевистские руки. Большевики безраздельно господствуют в петроградском совете рабочих и солдатских депутатов. В центральном исполнительном комитете, который вновь стал играть огромную политическую роль со времени корниловского восстания, большевики не пользуются господством, но пользуются за то таким влиянием, что центр и правое крыло, предлагая свои собственные резолюции, окрашивает их в большевистские цвета.

Партия социалистов-революционеров стала на большевистский путь, и Потресов совершенно прав, утверждая в «Дне», что последовательность требовала бы от сторонников демократического совещания, созываемого 12 сентября, полного присоединения к большевистским лозунгам.

Этот определенно большевистский уклон партии с.р. является одним из наиболее важных политических фактов последних дней, и он не может не приблизить печальной развязки. В нашей революции есть путь, которым готовы идти несоциалистические элементы демократии и часть буржуазии, и еще другой путь, которым желают идти большевики. Первый есть путь «буржуазной революции». второй есть опыт «социалистической революции» в условиях зарождающегося капиталистического хозяйства. Среднего пути нет. И партия с.р. остается идти заодно либо с теми, кого она называет «цензовиками», либо с большевистскими демагогами. Отталкивая первых, она тем самым бросается в объятия вторых. С ними вместе она и готовится защищать республику.

Революционная демократия, представленная в советах, изолирует самое себя и хочет, очевидно, утверждать революционные завоевания собственными средствами. Безумие, до которого недавно доходили только сторонники Ленина, становится всеобщим безумием, и партия, которая могла сыграть государственную роль, ибо вся обстановка побуждала ее к этому, идет под руководством В. Чернова к славе чисто ленинского стиля. Шанс молодой республики стоять в таких условиях не очень высок.

И поэтому в первый день первого года республики не удивляешься тому, что ей оказана равнодушная встреча. В политических тонкостях обывательские массы, быть может, и не очень разбираются, но они чувствуют неустойчивость положения. Нет, кажется, ни одного завоевания революции, которое не было бы теперь под знаком вопроса, и декларации, как бы пышны они не были, перед лицом развала не тешат.

  Русские ведомости,  7 сентября 1917. № 205