Александр Александрович Кизиветтер. Статьи

Отречение Николая II

1917 год составит величайшую дату в истории нашей родины, перед которой побледнеют все предшествовавшие даты, не исключая и великого дня 17 октября 1905 года. Нарождается новая эпоха нашего исторического существования. Могучим движением народной воли, верным выразителем которой явилось наше доблестное войско, Россия сбросила с себя путы деспотизма, связывавшие естественный рост ее внутренней жизни.

Мы пишем эти строки в тот момент, когда в Петрограде решается вопрос о тех формах, в которые будет облечена верховная власть. К петроградскому решению бесспорно примкнет и вся Россия, уже обнаружившая мудрое единение в великий час освободительного переворота, и это решение останется в силе вплоть до будущих постановлений народного собрания.

Императорский период нашей истории знает прецедент отречения от короны. Но то было отречение наследника престола, не желавшего совсем вступать на ступени трона. Мы говорим об отречении Константина Павловича. Теперь в летописи нашей истории будет небывалый факт отречения от престола, явившегося в результате продолжительного царствования, которое все было цепью деяний, обнаруживших глубокое отчуждение от интересов родины. Акт 17 октября 1905 г. один сияет светлым лучом в этой удручающей мгле. Но этот акт был предпринят без намека искреннее желание выполнить его свято и верно. И все последующее сводилось к беспрерывной политической интриге против основ этого акта. И Немизида свершила свое дело.

К новой жизни возрастает Россия. Свободная от пут деспотизма, она выпрямится во весь могучий рост своих жизненных сил. Немало трудностей, испытаний, усилий предстоит в ближайшее время для ликвидации наследия старого порядка. Но мы верим в наш народ, в наше будущее. А то, что отходит в прошлое, отдадим суду истории. В этом случае он не разойдется с приговором современников, произнесенным 3 марта 1917 года.

Русские ведомости. 1917. 4 марта. № 50.

Амнистия

Временное правительство провозгласило общую политическую амнистию. Амнистия и ниспровержение деспотизма по самой природе вещей так органически связаны друг с другом, что то и другое нельзя даже и рассматривать как два различных акта. В сущности это — лишь два составных момента одного и того же явления. Объявить об уничтожении деспотической власти и не представить немедленно свободу и восстановление во всех правах тем жертвам этой самой деспотической власти, которым было суждено дожить до ее ниспровержения, это означало бы не что иное, как ограничится уничтожением деспотизма лишь по форме, а не по существу. Одиннадцать лет тому назад, при открытии первого русского парламента, эта аксиома была как нельзя  более понятна жаждавшему освобождения русскому народу, и призыв к политической амнистии, — полной и безусловной, — раздавшийся в толпе, встречавшей у Таврического дворца первых избранников русского народа, вызывал одушевленные, страстные отклики по всей стране. Но старая власть оказалась глуха к эти призывам по той простой причине, что она и не думала отказываться от пользования своими прежними прерогативами, и под личиной лицемерия признания конституции глубоко затаила в своих заветнейших стремлениях решимость сохранить на практике  основы самовластного режима. Заря истиной, а не поддельной свободы занимается не иначе как под торжественный и ликующий благовест амнистии. И вот мы слышим теперь этот  благовест, спадают цепи, раскрываются двери тюрем, свободными гражданами выходят на общую работу по возрождению родины все те, кому рука деспотической власти наносила еще  недавно жестокие раны политической мести.

Указ об амнистии снабжен прекрасной, сильной мотивировкой. Он обоснован прежде всего ссылкой на властные требования народной совести. Эта ссылка глубоко согласуется с духом нашего народного миросозерцания. Ни на одну минуту в общественном самосознании не исчезало чувство протеста,  не только политического, но и просто морального, против репрессивных мер, которые поражали тех, кто отважился открыто бороться за светлое будущее родины. вовсе не требовалось полой общности политических убеждений с жертвами таких репрессий для того, чтобы болеть совестью в виду переносимых ими страданий и отягощений. Требовалось только сознание того, что ниспровергнутый ныне режим, против которого они восставали, нес с собою злую пагубу для всей родины.

 Указ ссылается далее на историческую справедливость. В этой ссылке содержится признание того, что люди, осужденные рухнувшим теперь режимом, должны быть почтены, как предтеча совершающегося политического обновления России, предвозвещавшие и подготовлявшие это обновление. И, наконец, амнистия названа в указе «ознаменованием окончательного торжества нового порядка, основанного на праве и свободе». Мы уже сказали в начале статьи, без осуществления амнистии провозглашение нового порядка был бы лишь звуком.

Амнистия до такой степени логически вытекает из победы революции над деспотизмом, что в ее осуществлении после пережитых только что событий нет ничего, что бы могло поразить необычайностью. Необычайно было бы противоположное, необычайно было бы, если бы амнистии не последовало. Но логика логикой, однако ведь не из одних же только логических схем состоит духовное существо человека.

Есть минуты, когда громче всего говорит голос чувства, когда сердце полно, когда хочется не рассуждать, а слиться в общем порыве воодушевления. Такова минута провозглашения амнистии. Гробы раскрываются, живые мертвец воскресают! Труды, тревоги и заботы переживаемого великого и ответственного момента ждут нас, и мы тотчас же им всецело отдадимся. Но сейчас, хотя бы на миг, отдадим дань радостному порыву сердца и воскликнем осанну народной свободе! 

  Русские ведомости. 1917. 8 марта. № 53. 

Большевизм

Ряд политических партий и организаций уже выступил с определенными заявлениями по основным вопросам, выдвинутым на ближайшую очередь великими событиями русской революции. Партия народной свободы обнародовала  воззвание центрального комитета, одновременно с которым появилось и воззвание московского комитета этой партии; затем мы имеем декларацию крестьянского союза, постановления конференции социалистов-революционеров, резолюцию народных социалистов.

Социал-демократические фракции с такими манифестами, сколько нам известно, не выступали, но в партийных печатных органах меньшевиков и большевиков основные направления тех и других получили вполне явственное выражение. 

Окидывая общим взглядом всю совокупность этих заявлений, мы тотчас же замечаем бросающуюся в глаза характерную черту. Эта черта состоит в непроизвольном сближении различных демократических течений, — от кадетов до меньшевиков включительно,  —  на общей почве отмежевания от демагогических и диктаторских замашек большевиков. Чем прямолинейнее и непримиримее большевики ведут свою линию, тем явственнее становится для всех, кто свободен от шор большевизма, насколько эта линия противоречит насущным потребностям освобождения родины, насколько она чревата опасностями для самого дела свободы. Что же именно отталкивает от большевизма тех друзей свободы, у которых политическая схоластика не затуманила чувства реальной действительности?

Большевизм есть проповедь насильственного, захватного осуществления максимальных требований меньшинства, проповедь диктатуры меньшинства над большинством. Может ли истинный друг свободы сочувствовать такой проповеди в тот момент, когда освобожденная страна должна готовиться к учредительному собранию для свободного проявления воли всего народа? Ясно, что для человека, не ослепленного раз навсегда  затверженными прописями готовой доктрины, двух ответов на этот вопрос быть не может. Перед созывом свободного учредительного собрания всякое покушение на какую-либо диктатуру, от кого бы оно ни исходило, есть покушение на свободу всенародного самоопределения. 

Народ, только что сбросивший со своих плеч ярмо деспотизма, тем самым показал, что он хочет свободы, а не замены самодержавия царей самодержавием большевистских комитетов, хотя бы эти комитеты и брали на себя смелость издавать декреты от имени целого класса. Класс не может быть признан выше нации, как бы этот класс не назывался: буржуазией ли пролетариатом. Тем менее может претендовать на диктаторское распоряжение судьбами свободного народа партийный комитет, поставивший себя на положение командира того или иного класса. 

Мы, конечно, не думаем отрицать классового расчленения современных обществ, не думаем отрицать и борьбы противоположных классовых интересов. Наше сочувствие в этой борьбе всецело на стороне трудящихся масс. Но мы стоим на том, что наличность такой борьбы не может уполномочивать ни один класс выступать вразрез с общим благом всего народа, которое является непременно и благом для каждого отдельного класса, в состав данного народа входящего. Когда народ защищает родину от вторжения иноземного врага, — такая защита есть дело всего народа, и выполнение этого дела требует социального перемирия внутри страны. Когда народ свергнул деспота и готовится всенародным голосованием закреплять добытую свободу, — тогда дело идет о кровном интересе всего народа, и разжигать в этот момент междуклассовую вражду значит разрушать тот фундамент, на котором предстоит начать строить здание свободы народа. Кто же будет возражать против того, что свободный государственный строй открывает самим трудящимся массам больший простор для отстаивания  своих интересов, нежели строй деспотический? Значит, в момент перехода к свободному строю все должно отойти на задний план перед задачей охранить народившуюся свободу от возможных на нее покушений. Первое и важнейшее средство к тому — устранение всяких междоусобиц в том стане, где выковываются основы свободного строя.

И вот, в этот–то момент большевизм выступает с идеей диктатуры меньшинства над большинством, делает попытки проводить эту диктатуру способами, воскрешающими худшие приемы низвергнутого старого режима, а для оправдания своих притязаний на диктатуру прибегает к возбуждению недоверия ко всем, кто к нему не примыкает, не церемонясь с фактами и даже не гнушаясь явно клеветническими наветами. Вопиющие примеры таких наветов можно найти в газете «Социал-демократ». Но ими переполняются и многие речи большевистских ораторов на митингах. Кому же кроме ослепленных доктринеров не ясно, что такими приемами можно не укоренить, а исказить и даже сорвать дело свободы?

Вот почему в заявлениях всех прочих партий и групп, дорожащих демократической свободой, так явственно звучат определенные антибольшевистские нотки. Против большевизма протестуют и те группы, которые в принципе не признают классовой диктатуры, и те группы, которые, как меньшевики, понимают, что политическая революция есть необходимая предпосылка дальнейших социальных перемен, и потому ставить под риск дело политической революции из-за несвоевременных социалистических экспериментов непозволительно для социалиста в такой же мере, как и для несоциалиста. Торжество большевизма представило бы большую опасность для дела только-что народившейся свободы, — вот положение, сближающее сейчас все небольшевистские демократические течения. Признаем это все отчетливо и открыто, и тогда у дела свободы станет еще одной опорой больше.     

Русские ведомости. 1917. 28 марта. № 69.   

Мода на социализм

В господствующих настроениях переживаемого момента бросается в глаза одна характерная черта: лицом к лицу с величайшими военными опасностями и в высшей степени сложными задачами внутренней жизни, выдвинутыми революцией, мы в громадном большинстве прикованы всеми помыслами к отдаленным перспективам и с замечательным равнодушием относимся к ближайшим и неотложным задачам, от которых тем не менее зависит вся дальнейшая судьба нашей родины.

Разумеется, эта черта объясняется всецело нашим долговременным бесправным существованием. Это бесправное существование приучило нас равнодушно относится к ближайшим задачам, ибо их разрешение все равно от нас тогда не зависело, и соответственно с этим мечтаниями об отдаленных перспективах получали для нас сугубую обаятельность. 

Но вот мы дожили до коренного изменения нашей политической обстановки. Внезапно мы сами сделались вершителями собственной судьбы. Теперь каждое дело, — отдаленное или ближайшее, – стало зависеть от нас самих. И казалось бы, превратившись в ответственных строителей государственной жизни, мы всего естественнее  должны были прежде всего со всем напряжением внимания стараться разобраться в неотложных и важнейших вопросах нашего времени, без разрешения которых нельзя ступить ни одного шага вперед. 

Но мы только доказываем в тысячу первый раз справедливость того положения, что гораздо легче повалить старый политический строй, нежели изменить свою старую политическую психологию, эти строем воспитанную. Став свободными вершителями собственной жизни, мы по-прежнему никак не можем соскочить с умственных привычек, свойственных мечтателям, осужденным на бездействие. Отдаленные перспективы по-прежнему в гораздо большей степени притягивают к себе и волнуют нашу мысль, нежели практическая работа над реальным усовершенствованием нашей действительности. Мы по-прежнему из-за леса не видим деревьев. А ведь это столь же плохо, как и из-за деревьев не видеть леса.

Вот откуда проистекает наблюдаемое сейчас и столь изумляющее иностранцев повальное стремление громадной части россиян непременно, во что бы то ни стало объявить себя социалистами. Эта эпидемическая мода на социалистов без социализма лишь очень поверхностному наблюдателю может показаться проявлением чрезвычайного прогресса нашей политической зрелости. На самом деле это есть доказательство того, что несмотря на совершившийся государственный переворот, мы мыслим и чувствуем все еще задним числом и продолжаем упорно вперять наш умственный взор в даль неопределенного будущего  то время как тут, прямо перед нами, непосредственно на нас свалилась такая масса неотложного и первостепенного по своей важности практического дела.

Я очень хорошо чувствую всю обаятельность социалистического идеала. Он действует и на меня всей силой своего очарования. Но ведь в наше время, когда господство утопического социализма давно отошло в вечность, когда на всех плакатах и афишах особенно жирным шрифтом набираются слова «научный социализм» — никто не решится утверждать, что осуществление социалистического строя составляет практическую проблему сегодняшнего или завтрашнего дня.  Самые крайние социалистические партии, если только они не хотят умышленно вводить в заблуждение святых простецов, могут говорить в предвыборных платформах не о социалистическом преображении всего мира, а лишь о социальных реформах, могущих внести в современное буржуазное государство возможно большую долю социальной справедливости. Вопрос о возможности осуществления социалистического идеала в истинном смысле этого слова есть вопрос академический, и было бы понятно, если бы его рассмотрением занимались в собраниях какого-нибудь философского или политического кружка. Политически развитое общество так бы и поступало и не стало бы тратить время на чисто академические споры при обсуждении избирательных списков перед избирательной урной. Готовясь идти к избирательной урне, рассуждали бы совсем о другом: насколько осуществимы, целесообразны и проникнуты духом социальной справедливости реформы, предлагаемые той или иной партией, независимо от того, облекается ли партия в модный защитный цвет социализма, или  она имеет храбрость обходится без этого предохранительного костюма. Ибо, как казано выше, в конце концов все партии, как бы они себя не именовали, могут предлагать сейчас избирателям не более как социальные реформы, а вовсе не социалистический катаклизм.

И мне думается, что чем откровеннее та или иная партия вступает на этот именно путь, тем большего доверия она заслуживает. Вот почему я лично предпочитаю партию народной свободы, которая прямо и откровенно объявляет себя партией социальных реформ во имя социальной справедливости, тем партиям, которые, становясь в сущности, на такую же почву, тем не менее считают нужным украситься магическим ореолом, заключающимся в прилагательном «социалистическая». И я не могу придать уже никакого серьезного значения тем партиям, которые, хотя и твердят о научном социализме, но в тоже время прямо вразрез с ним на каждом шагу смешивают путь социальных реформ с требованиями социалистического утопизма.

Во всяком случае в политически развитом обществе избиратель прежде всего считает важным выяснить, что будет делать его избранник в том именно собрании, куда н избирается. У нас же на первый план при этом выдвигается вопрос о том, что думает тот или иной кандидат о судьбах человечества в отдаленном будущем. Предвыборным спорам мы придаем характер тех споров о вере в жизнь будущего века, которые ведутся в урочную летнюю ночь у берегов волшебного озера, поглотившего в своих волнах град Китеж. Оттого то у нас все и спешат объявлять себя социалистами, оттого то солдатские и рабочие депутаты поистине в «святой простоте»  берут на себя выдачу аттестатов в социалистической благонадежности. Велико бы было легкомыслие того человека, который усмотрел бы в этих явлениях доказательство широкого развития социалистических идей в населении России. Нет, эти явления показывают только, что мы проходим пока только первые буквы политической азбуки. Было бы чудом, конечно, если бы мы сразу обнаружили политическую опытность, которой нам до сих пор неоткуда взять.  Со временем эта опытность придет, конечно, и к нам. И тогда наивная мода на социализм сменится и у нас зрелым сознанием того, что действительно служат социализму не те, кто при всяком случае склоняет во всех падежах это магическое слово, а те, кто проведением практически целесообразных реформ трудится над увеличением суммы социальной справедливости в нашем общежитии. 

Русские ведомости. 1917. 25 июня. № 143. 

Враги народа

Шестидневный адский кошмар, только что пережитый Москвой, составил самую черную страницу в многострадальной истории не одной Москвы, но и всей России. Шесть дней враг громил Москву из артиллерийских орудий, ежеминутно внося всюду разрушение, смерть, ужас, незабываемое горе. Сердце каждого человека, не утратившего в эти дни в своей душе образа и подобия Божьего, было доведено до высочайшего напряжения нравственной боли. Бепределен был ужас от физических страданий, которые постигли  многих и висели над ними когда вся Москва превратилась в поле жесточайшего артиллерийского боя, тучи пуль носились по всем улицам и влетали в комнаты, артиллерийские снаряды разрушали дома и превращали некоторые из них в громадные пылающие костры, и, наконец, в довершение всей этой адской картины началась бомбардировка всенародных святынь московского Кремля. Гибель людей и разрушенье города наполнили души людей ужасом, но было еще нечто, что удесятеряло этот ужас безмерной силой нравственного негодования. То было сознание того, что осе это губительное и дикое изуверство обрушено на Москву и Россию кучкой русских граждан, не остановившихся перед этими неслыханными злодеяниями против своего народа, лишь захватить во что бы то ни стало власть в свои руки, надругавшись с таким беспредельным бесстыдством над теми самыми принципами свободы и братства, которыми они кощунственно прикрываются.

Отвратительная ложь сопровождает собою каждый шаг, каждое действие этих бессовестных погромщиков. Во имя народоправства они срывают созыв Учредительного  Собрания в назначенный уже для того срок и распускают московскую Думу, избранную всеобщим голосованием; во имя братства они наполняют Россию ужасом братоубийственной борьбы; во имя свободы они воскрешают худшие формы дикого деспотизма. Кто может отважиться на подобные деяния? Двух ответов быть не может: это могут сделать только враги народа. И, вопреки иллюзиям разных наивных и доверчивых людей, большевики громко сказали теперь сами про себя, что они суть не кто иные, как враги народа. Они сказали это не словами, но бомбами и пулями, пущенными в Москву, всем тем адом, который они заставили пережить наш город. Большевики провели нестираемую черту между собою и всеми, кто сумел не податься их обману.

Пламенем негодования на эти действия уже горит душа народа. Это сказалось и в речах московской городской Думы, собравшейся вопреки большевистскому приказу об ее распущении, это сказывается и в тысячеустой  молве, непрерывно перекатывающейся по всем улицам расстрелянной Москвы. Бомбы, пущенные русскою рукою в московский кремль, оставили глубокие следы в древних соборах, не однажды пощаженные иноплеменными врагами прежних времен. Но еще более глубокие следы оставили они в душах людей всех званий и состояний. Прислушайтесь к толкам толпы на улицах, и вы легко убедитесь в этом. Мы уверены в том, и в той части пролетариата, которая предоставляет большевикам говорить и действовать от его имени, есть люди, смущенные в глубине своего нравственного сознания только что свершившимися актами неслыханного, дикого изуверства.

Русские ведомости.1917. 8 ноября. № 245.